Белое, белое, белое, белое... Белый снег и серое небо над головой, скучный зимний пейзаж, похороненный грустью и тоской. Девственная белизна дробиться чёрными стволами. Деревья ушли в задумчивый торжественный сон. Их голые силуэты создают этот мир, лесной, заспанный и изрядно надоевший.
Эст прижалась к дереву. Её коричнево-рыжая шерсть потускнела, бока впали. Тонкие длинные лапы подрагивали от холода, но волчица не спешила уходить, и всё вглядывалась, вглядывалась в сонную лесную чащу.
Она даже не отряхивалась, поминутно, как только снег, упавший с неба, совершенно облепит её щуплое тельце. Поэтому вскоре рыжее становилось белым, и серое становилось белым, и даже чёрное тем же и становилось. Возвращаться не хотелось, хотелось стоять, вот так задумавшись над изысканиями сильных мира сего, над глупостью, которой собственное существование было облеплено, как ничто другое, над чем-то ещё, неописуемо важным и совершенно неважным одновременно. Наконец, она села, не в силах больше стоять. Было такое чувство, что постепенно врастаешь в зимний пейзаж, становишься его частицей, отдельным живым или даже мёртвым организмом. И всё бы хорошо, но метаболизм напоминал о себе, и желудок недовольно урчал. Как надоело.
Эст ненавидела зиму, ненавидела движуху, которая должна существовать в этом сонном царстве. Ведь это было бы так замечательно, это было бы душевно - заснуть как деревце на все три месяца, а то и на четыре, и проснувшись особенного ничего себе не требовать, как например медведи, вылезающие совершенно голодные из берлог. За свою зимнее небытие им приходилось платить. А тут всего лишь равнодушные деревья - забот у них нет. Всё подчинено единой системе, которая давно обо всём позаботилась. Вот так просто, а волки обязаны будто существовать самостоятельно, прорубать себе дорогу потом и кровью, и неважно, что там у них  в голове. Важно – что они есть, что они существуют, и пока живые. Только прошлых врагов стаи это не волновало, как и не волновало их то, как живёт стая и на чём стоит.